Ты счастлив? Ведь так прекрасно жить в болоте, где мысли полны святыми вожделениями, где никто не посмеет отвлечь твое созиданье от главной цели и помешать наслаждаться ароматами разложения собственного тела! Так экзотично твои коленки прожжены сизыми трупными язвами. Так умиротворен оскал твоих треснувших мечтаний и зубов, скрипя о пощаде на золе смрадной похоти, которой ты жил.
Здесь тебе незачем дышать, нет смысла переживать волнения и думать о том, что же будет утром следующего дня. Достаточно просто в канаве лежать киселем и слышать, как забавно наперебой судачат разноцветные сплетницы-лягушки.
Жизнь не остановилась! Она лишь приобрела более доступную для окружающего мира форму. Она – есть польза. Здесь разум ничтожен в безумстве бреда, а тело навеки поклонилось гнили святой и праведной, но уж никак не той, которой мы живем, иль жили.
Здесь ты - есть ты, и тебе не придется удирать от самого же себя! Расслабься и щедро люби! Внимай божественному зловонью и псалмам мудрых комаров. Они тебя не тронут...
из ушей ручьем струится мутная вода вперемешку с серой и Царем Мозгом. Ступни имеют вид подтаявшего холодца, их тонкими изгибами обглодали улитки, а губы целуют желчная ряска и тина.
Здесь - лишь ты и Я!
Здесь правит бал журчащая болотная трясина.
.РАДИОТОЧКА.
Месиво, недавно бывшее юрким школьником, обмотало высокие колеса грузовика. Соглядатаи без устали продолжают создавать привокзальный шум. Я, приняв к сведенью, устало побрел домой, где, зевая настроив на подходящую волну радиоточку, стал сладко погружаться в дремоту.
Радио сообщило о мальчике, который свалился с сеновала на вилы… о девочке, соскользнувшей с карниза четырнадцатого этажа… о мальчике, который попал под горячую, пьяную руку агрессивного отца, вооруженного молотком… о девочке, пол которой, после веселой игры с по неосторожности утерянной кем-то зажигалкой, долго споря, определяли судебные медики в заброшенном сгоревшем сарае… о мальчике, найденном спустя четверо суток в состоянии погибели от удушенья, обязанном добровольному повешенью… о девочке, неуспевшей вкусить плоды жизни, сосулькой застывшей в мусорном контейнере… о мальчике, который в порыве ревности четвертовал топором недавно рожденную сестричку, после чего застрелился отцовским ружьем… о девочке, крепко спавшей в мягкой высокой траве, ожидавшей кошения… о мальчике, в головном мозгу которого после благополучно завершенной трепанации был случайно оставлен хирургом клочок бинта… о девочке, в клочья разорванной бешеным псом, к тому же знатным разносчиком вируса иммунодефицита… о мальчике, который долго и мучительно подыхал на дне старого, высохшего колодца от сепсиса, развившегося в переломанной ноге… о мальчиках, состоящих в неосекте, решивших заняться коллективным суицидом, захватив с собой на тот свет полшколы… о девочках, попавших в руки маньяка-извращенца, не оставлявшего своих жертв в мире живых… о мальчиках, подшутивших над девочками в спортивной раздевалке с помощью пушечного снаряда, найденного на полигоне… о девочках, прочитавших рисунки и…
Погружаясь в сон, я думал о том, как, в случае принятого способа покончить самоубийством, дозвонюсь к радиовещателю и застрелюсь в прямом эфире.
_____________________________________________________________________
.ЛЮБОВНИЦА ЗИМА.
Очень холодно лежать нагим на полу средь серых пустых стен. Окна распахнуты, и кончики волос укрыты белесым инеем. Рваный кусок танцующей с ветром занавески слегка касается паха, и я улыбаюсь.
Я с трудом оторвал залежавшееся тело от ледяного пола и направился в ванную. Все как обычно.
Я смотрю на Себя в зеркало и могу разглядеть лишь усталые глаза. В ванной все забрызгано начавшими сворачиваться и подсыхать капельками нежно-алой невинной крови, а под ногами мешается все еще живая, но безнадежно растоптанная конфета с выпущенными внутренностями, так долго исполнявшая обязанности непослушной жены.
Капельки крови рябят в глазах. Я подхожу к окну и долго, непрерывно смотрю на покрытый серебром, затерянный в надеждах о светлом мир. Пушистый, но колкий снежок играет с лучами утреннего солнца, пуская зайчики, и всякий романтик расцветает и тает душой. Я же сквозь сетку кровавого пятна, залепившего измученные глаза, наблюдаю за тем, как, оседлав скелет куста, пометом снега обнесенного, средь важных, сытых голубей, обреченно вздыбив перья, ютится Крошка Воробей.
.ВОСКОВОЙ ЛУЧНИК.
Война не закончится. Не стоит понапрасну надеяться и ждать. К чему насиловать себя самообманом? Поверьте: война будет длиться вечно, и весь мир умрет вместе с вами! Умрет вместе со мной.
Все, что ты не успел, все, чего хотел достичь и не смог... все не имеет больше никакого смысла. Умирай отчаиваясь! Помни: в этом – суть правды безбоязненного бытия. Не стоит смерть того, чтоб о ней повседневно рассуждать и уж тем более страшиться Ее.
Скрипит и хлюпает осенняя гравийная грязь под кирзовыми сапогами, а в захлопнутых глазах картинка, прорвавшись сквозь время и пространство, пришедшая ко мне из радушно развернутого детства. На книжном столе, заваленном различной литературой, начиная с никем не читанных газетенок и заканчивая советскими разукрашками, стоит сувенирная восковая свеча в форме нагого мужчины, натягивающего крепкими грубыми пальцами тонкую нитчатую тетиву от задранного кверху лука, на котором аккуратно лежит преобразованная в стрелу зубочистка…
У лучника строгий и сосредоточенный вид: его губы сжаты, скулы напряжены, а брови сердито надвинуты на крохотные глаза.
Тайком от родителей, дождавшись наступления времени сна, я заперся в кладовой и украдкой запалил произведение искусства, поднеся с трудом зажегшуюся спичку со слегка отсыревшей серой к маленькому фитильку, вместо чубчика украшавшему высокий лоб стрелка. Я провел ночь, сидя на корточках пред величественным изваянием, пока не дождался игриво льющейся струйки густого дыма, источаемого крохотным, окольцованным собственными расплавами огарком.
... Я зачарованно следил за тем, как, будто вспотев, тело лучника начинало покрываться блеском!.. Я видел каждую черточку, каждую деталь роскошной мускулатуры, должно быть, с великим трудом вручную нанесенной по восковой поверхности...
..углубление на голове лучника быстро расширялось, внутри него подобно мозгу пузырчато закипал расплавленный воск. Высвобождавшиеся капельки скользили на раскаченную грудь и тут же застывали, придавая ей изуродованный, бугристый вид...
Тетива лопнула, и стрела свалилась под ноги.
Ремень соскользнул с плеча, и винтовка, хлопнувшись в лужу прикладом, спустя мгновенье улеглась рядом с Моей головой.
..слышно, как позади все еще пискливо скулит толстая, ни в чем не повинная жаба, вмятая в грязь простреленным сапогом.
.ВАМПИР.
Наступает полночь, и вот Мой крохотный вампир-паук выходит на охоту. Высоко над ним кружатся, встречая старого брата приветствующими хлопками мощных, перепончатых крыльев, праздные летучие мыши-оборотни. Спящим уже снятся кошмары…
Слюнка сползает с клыка моего вампира.
Девушка гостеприимно приглашает его войти к ней в дом. Он склоняется над ее роскошной, бледно-серой грудью-мишенью и с особой щепетильностью поглаживает мохнатым когтистым пальцем черный, набухший, как почка каштана, сосок.
Она под властью чар Великого Божества лишь редко вздрагивает, но, конечно же, от удовольствия, ибо находится в объятиях Великого Хранителя, Великого Обожателя!..
За печью замолк поющий о любви сверчок, а Мой вампир-паучок сыт и любим горячо.
.ЗАМЕРЗОК.
Ужасное происшествие ждало бурных реакций с самого утра от едва проспавшихся жителей скромного по размерам дворика, посредине которого располагается громадный, многостворчатый мусорный контейнер.
Новорожденный ребенок, плотно и очень профессионально упакованный штампованной роддомовской пеленкой, глядит еще мутноватыми маленькими глазками в приоткрытую металлическую дверцу на зимнее ночное небо прямо над милым личиком, виднеющимся из-под небольшого окошка пеленочного полотна младенчика, немного высвободившееся от серой мглы туч, представив дитяти чудесное зрелище: усыпавшие небеса ясные звезды дрожат и вращаются, как в мультфильме.
В поздний час особенно холодно, и на остывающей, без единого волоска коже появляется легкий сизоватый налет затвердевающей влаги. Ребенок, было, зарыдал, но не смог разомкнуть на крик плоские губы, примерзшие друг к дружке, будто склеенные. В ноздрях образовались незримые кристаллики сосулек...
Вот пухленькая ручка высвободилась наружу, и крохотные пальцы нащупали скомканный лист пользующейся спросом газеты «Весточка».
Глаза воткнулись во тьму, удивленное выражение личика застыло во времени, тонкая струйка пара покинула ноздрю, пальчики крепко сжали шершавую газетную бумагу.
Поскальзываясь на каждом шагу, бормоча проклятья, устало передвигая ногами, проходил Я вблизи зловещей конструкции. Сборище зевак и зрителей-бездельников, изувеченных непостижимым куражом, столпились вокруг скудного оцепления правоохранительных сил, что-то усердно записывающих постоянно замерзающими чернилами шариковых ручек в служебные протоколы.
В центре людского внимания стоял вонючий, паршивый бомж, разводя дрожащими руками, поясняющий молоденькой журналистке в красном пальто, при каких обстоятельствах им был найден сей замерзок.
Маленький посиневший трупик внесли в автомобиль медицинской службы, а фотограф в профиль запечатлел свежего, лохматого героя первой полосы одной очень популярной газеты.
Здесь могла быть ваша реклама!
.МОЛЧАЛИВЫЙ СТИЛИНИСТ.
Сидит на качелях, уныло склонив голову, недостойный общественного внимания раритет хрупкой наружности, постукивая изломанными артритом, скелетными пальцами себе по коленкам. В голове, покрываемой редкими седыми волосами, царит свирепая буря, но жалкая внешность не смеет выдавать истинную сущность кошмарной идеологии. Считая себя строгим тираническим мыслителем, он тем не менее любовно ожидает, давно уж приказавшего всем долго жить, боевого товарища из соседнего подъезда.
Некому составить пару на качелях по часам дряхлеющему чудовищу.
Пристрелите его кто-нибудь!
.ПОХОРОННЫЙ ЭТЮД.
Сегодня мы в циклоне бурного веселья. Смешной покойник валяется в дешевом гробу, а Я валяюсь под ним. Булькающий хрип скрипливого вокала от ушей длиннобородого попа разливается в округе, будоража спящих покойно.
Мы все смеемся, как бестолковые цыгане, воспевая тяжкую утрату.
Я пробегаю в сотый раз над челом друга и меня, напевая в каменное ухо буквы нашей любимой песни:
«… мне не ясно, почему никто не пришел... и был объявлен пир, накрыт был стол...».
Пытка тризны продолжается вечность! Я в тысячный раз встаю на ноги, склоняюсь над любимым лицом и, горюя, роняю из левого глаза слезу на правое мертвое веко, затем стыдливо и грубо дарю всего два поцелуя: один - в желтый лоб и другой - в посиневшие твердые губы.
.ВДОХНОВЛЕННЫЙ РОМАНТИК.
Этой ночью у воды, как в заколдованном царстве, прекрасно. Если созидательно внимать нетронутым богатствам благословенной природы, не шевелясь на скошенном крутом берегу привольной реки, можно увидеть, как густой туман, подобный дыму, касается плавной, едва заметной волны и, точно живой, радостно движется вдаль за компанию с ней; страдая бессонницей, крикливая птица без устали кличет кого-то к себе; при сладком свете луны энергично ухлестывает в танце за подружкой маленький косматый зверек, с длинным пушистым хвостом; стайки мальков рыб плескаются в замершей у брега воде, оставляя на ней плавно исчезающие круги, как при дожде...
В эту удивительную ночь ни ветерка, но листва склонившихся над водой, горбатых ив все же о чем-то умиротворенно шепчется с прибрежными цветами, роняющими в воздух дивный, пьянящий аромат целеустремленно мчащейся куда-то пыльцы...
Мой романтик, боясь спугнуть воцарившуюся идиллию, бесшумно, но, надрывисто дыша через нос, ритмично движет правой рукой, и крайняя плоть нежно скользит по эрегированной головке.
.БОЛЬНО.
Я зацикленно грызу черный смрадный асфальт, устланный талой ледяной крошкой, и воплю от наслаждения. Я сломал зубы и сорвал ухоженные длинные ногти о круглые мягкие камни. Слякоть меня возбуждает. Мои мысли пришли в беспорядок, в них нет места чувству прекрасного. Я заживо разлагаюсь и корчусь в конвульсиях. Мое счастливое лицо обжигают сползающие шипя капли кислотного дождя, обнажая слизкие мышцы и жилы. Я обезображен и дьявольски красив. Мне не нужны глаза, чтоб увидеть и прочувствовать твою радость от происходящего со Мной. Мое перевоплощение достигло предельной точки. Гордитесь мной, пока я не подох или не уснул, как эти расползшиеся собачки, что лежат рядом. Где-то поблизости, горько смеясь от боли, танцуют невостребованные, мертвые дети, хвастаясь округе копченым, радиоактивным загаром.
.КРОВЬ ЗЕМЛИ.
О, Кровь Земли! Земная кровь! Тебя вкушая вновь и вновь, Я наслаждаюсь Твоим величьем, твоим изысканным обличьем, твоим безумствия потоком, бескомпромиссно и жестоко влекущим вглубь из глубины
! В ГЛАЗУ ВЕЛИКОМ САТАНЫ !
Земная кровь меня благодарит, взрывает мир и ласково велит: спеши ко мне, спеши со мной, познай мой вкус, и я покой востребую в печах весны
! В ГЛАЗУ ВЕЛИКОМ САТАНЫ !
Познавши дивный тот напев, слепая ярость, липкий гнев меня внезапно покидают, но жженьем думы раздувают твои обмершие навек уста! В Них я – покойник безобразный, стремящийся в раздумьях ненапрасных призвать скорее в ложе сны
! В ГЛАЗУ ВЕЛИКОМ САТАНЫ !
.ФАЛЬШЬ.
мученье Вечности стало моим признанием. Рожденный в пороке, я обязан сделать все, что потребуется для искупления тяжкой вышеупомянутой вины, но и считаю своим долгом предупредить вас, дорогие зрители: далеко не вся поэзия воспитана той болезненной искренностью, с которой обращаюсь к вам Я вот уже на протяжении нескольких столетий.
Так уж сложилось, моя вычурность превратилась в идеологию и нашла свое призвание даже в этом невыносимом и до боли ненавидимом мире. Чего же ожидать от поэтесс, любви творений, подобных мелкоплодным вишням, навязывающих вам свои многочисленные кислые плоды «истязания» и якобы делящихся с вами душевным внутренним libido.
Плодов не счесть, но что они есть?! Не могли бы вы ими накормиться и насытиться?!
Скрывать не стану, сия рукопись посвящена конкретным очертаниям, общепризнанные тома которых Я сейчас держу в своих руках.
Вот разматываю строфы, а во мне кипит презренье!
Не поэтесса ты! Фальшивка! Дешевка! Дряни Порожденье!
.ВЕРХОМ НА ДРАКОНЕ.
Улыбка фортуны на лице, и пальцы изо всех сил сжимают тяжелый билет на невиданный доселе аттракцион. Мне выпал шанс пролететь по Вселенной на громадном чешуйчатом Драконе. Признаться, Мне и самому казалось сие невозможным, по крайней мере, я не предполагал, что это может коснуться Меня. Ожиданье заставило мой ум встрепенуться, я переполнен эмоциями...
..вот Я самостоятельно взбираюсь на спину Великого Огнедышащего Зверя, от души целую его в твердую, как камень, шею и едва слышно шепчу: «Вперед, мой Повелитель!»
Мой Разум разлагает разум! Мои Мысли поглощают мысли! Мой крест распятию обязан: не видел в жизни он движенье Жизни!
Дракон, оглушительно взревев, несет Меня высоко над скверным, проклятым миром!
Мои команды вовсе не в тягость покорному другу. Он сносит крыши высоких домов гигантскими когтями и швыряет их в озадаченных испугом людей, которые, перепачканные собственными потрохами, наполняют улицы городов гнилостным, трупным смрадом!
Взмахи крыльев Дракона напрочь сметают все, чего касается их Великая Сила!
Самоотверженные герои спадают оземь, заживо испепеленные гневным огнедыханием!
Я хохочу без сострадания, нанося крушенье и разврат! Я рад зреть долгожданный Хаос!
Мы опускаемся во Ад и хлопаньем могучих крыл раздуваем Адский Пламень! Мир превращается в Огонь, затем - в Прах! Вселенная горит и становится достоянием Великих Черных Небес!
Я стал Драконом!
Я - Совершенство!
.КЛЯКСА.
Вот чудное зрелище радует глаз! Никто из вас, о, господа, не сможет опровергнуть суть этого блаженства!
В спящем кольце гаражей, на полотне уютного трущобного дворика, хранит в ночи свои слезные, душещипательные излияния о предсказуемом конце невостребованной любви случившееся совсем недавно на моих глазах.
На утерянной и забытой детской скакалке, успевшей выцвести за лето, прочно обмотанной вокруг верхней перекладины невысокого детского турника, пачкая оголенные коленки в образовавшейся под ним луже, свис, голову склоняя набок, застывший труп высокорослой старшеклассницы вечерней школы, познавшей горечь разочарования и отвержения. В калейдоскопе причин, вероятно, имела место не шибко привлекательная внешность.
Даже тьма не может скрыть от меня бледный фонарь омертвелого лица, черными каракулями вен исполосованного вследствие ужасно мучительного удушья! Свисший до подбородка, раздутый язык…
Так мерзкой глупой кляксой на лице святой обители двора и пробудет до утра.
.ЛАВРА.
В почетном, красивом городе располагается абсурдное построение, внутри которого содержатся, кощунственно заточенные в стекло витрин, мощи и остовы святых чудотворцев и праведно причастившихся юродивых.
Однозначный философий православия почит в бозе трухлявым рудиментом среди них.
Будучи гениальным психоаналитиком, он, быв живым, возжелал лишь одного: кабы мир да покой, коими упоен сейчас он, царствовали на свете...
Он жег на свечах письма мольб, при этом мастурбировал, вспоминая дивных девиц (которым в рот и кончал!), в чьих борделях нередко забывал свой крестик, зацелованный на похоронах да службах богу до дыр...
В стенах сосуда искуплений, не знавшими труда руками грел в холодной ванночке свяченой воды хрупкие тельца крещеных младенцев, кривой ухмылкой косясь на восторженные физиономии фигуристых недалеких прихожанок...
Имел места в несостоятельных криминальных группировках, где сновал как «аббат»... дивный аббат, отпускавший грехи (не бескорыстно) еретикам и преступникам законодательства божьего! Обладая медицинскими ведами, совершал почти бесплатно аборты. Живя у Христа за пазухой, был скуп на милостыню и милосердные подаяния.
Трудные будни доставались ему: то в рясе нагреши, то, чего хуже, – удержись...
Полагаясь на вещее наитие, горделиво спешил приобщить к храму людей, искренне наслажденных своей непотребностью...
Терпел и переживал крушения веры, но всегда «из воды сухим выходил», в чем, между прочим, заслуга и прочих, свято измученных, соседствующих ныне по обе его стороны.
Забавные писания оставил он подле своего бренного чревоугодием, грешного тельца, но смертный, коснувшийся их, в одночасье исцелялся чудотворным животворением самоубеждения.
Он был гением разврата неписаных книг... разврата, о коем и словом не молвил в собственных иконостасах и самолично выдуманных проповедях. Завидовал и лгал, и тем гордился… ел мясо в посты и молился…
Но он молился!..
Вот воспрянул бы сейчас из мертвых да мир обрек на счастье вечное...
Яко Ты, Господи упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не прийдет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василисканаступиши и потерпеши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, якопозна имя мое. Воззовет ко мне, и и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и проставлю его долготою дней исполню его и явлю ему спасение мое.*
Бог мертв! Радуйтесь же, именно Вы убийца Бога! Вы уничтожили его лишь тем, что переплавили творца в государя и правителя; соткали его не прощающим и отмаливающим, а прощаемым и отмаливаемым; идею светлую перевоплотили в мутную политику и культуру цивилизации...
* грамматические и орфографические ошибки в тексте данной молитвы являются исключительной оплошностью православной церкви, печатающей ее на различных буклетах и календарях с фотографиями икон, и никоим образом не относятся к способностям правописания автора в сим повествовании.
.ДЕВЯТАЯ ЖИЗНЬ.
Проснулся в девятьсот при плюс семнадцати… но в достаточно жизнелюбивом расположении духа, несмотря на ясное утро и мысли о предстоящем походе на работу. Обратив внимание на давно не бритый подбородок в зеркальце ванной, решил, не откладывая, избавиться от колкой щетины. Я достал унаследованную еще от деда опасную бритву и дрожащими от похмелья пальцами приступил к выполнению поставленной задачи. Случайно бритва соскользнула на покрытую мылкой пеной шею и вскрыла аорту. Фонтан горячей крови залил все стены и пол. Я понял, что не в силах даже пошевелиться от ужаса, не то что взывать о помощи. Мои пальцы ног неукротимо онемевали, и я, готовый уснуть навеки, повалился на гладкий кафель.
Пробудил и взбудоражил меня неугомонный громкий стук в дверь. Я осведомился: «кто там?!» В ответ последовала долгая череда нецензурной брани соседей снизу. Я залил им кровью потолок.
Пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, я прибег к самому гуманному, как мне показалось, на данный момент решению: молчать (!) и ни в коем случае не открывать дверь, дабы не быть вдобавок избитым. Но спустя час мой покой был снова нарушен: имея при себе оправдывающие документы, принялись ломать дверь (!) правоохранительные органы власти. Я не растерялся и, захватив на бегу теплую куртку, сиганул ногами вниз с десятого этажа. Приземлившись, бедренные кости ног ударной силой ворвались в мой живот и легкие. Кое-как я дополз до двери в подвал и, спустившись вниз, приготовился, как обреченный кот, встретить лицом к лицу свой конец. Но, увы, снова очнулся! Надругательски настроенный, после долгих лет воздержания, скрывающийся бомж-рецидивист стянул с меня штаны и, пользуясь бессилием, стал проталкивать свой смрадный член в смазанное кровью анальное отверстие. Приступ боли и позора заставил меня умереть. Но спустя несколько часов я вновь воскрес, к непостижимому сожалению. По раздробленным от падения ногам текли кровь и понос вперемешку со спермой моего случайного любовника. И вновь я вспомнил о трудовом долге! Я вынул кости ног из туловища, аккуратно вправил их в должные места и медленно, полусгорбившись, побрел в сторону работы. Маниакального вида хулиганы преградили мне путь, и из чувства странной жалости к моим мучительным вздохам один из них вонзил острый нож прямо в мое сердце. Я уже простился с жизнью, но (на благо ли?) проезжавшая мимо скорая помощь решила приостановиться и подобрать почти издохшее тело, все еще дразнящее паром зимний морозный воздух! Санитары внесли меня в кузов. Когда мы тронулись с места, стало жутко трясти, и я умер в пятый раз, захлебнувшись в собственной рвоте. Но как там трясло! Любой покойник на моем месте восстал бы и поступил бы столь же решительно: со всего размаху я разбил рукой оконце боковой двери и выпал на проезжую часть, срывая о посоленный асфальт часть лица, включая нос... Облегченно вздохнув, стал переходить дорогу, но поскользнулся на замерзшей, скользкой сопле и, упав на встречную полосу, сломал основание черепа. Уходящий от преследования, разоблаченный водитель-убийца свернул мою шею колесами своего автомобиля, и тело, крутясь по инерции, скатилось в открытый канализационный люк, где крысы, столетиями терпевшие «сухой поек», не побрезговали на время разжиться моими внутренностями.
Я выбрался из канализации с твердым решением взять отгул на сегодняшний день. Скорее всего, сказалась немощь и ошеломительная крово(плоти)потеря.
Нужно вернуться домой, выпить триста грамм абцента с цикутой и залатать раны. Затем - уснуть.
Надеюсь, в этот раз – навсегда.
.ВЕРБОВЩИК.
Затюканный дебил, не единожды харкавший на мое темя с балкона своей квартиры, переживает нелегкий период никчемной жизни. Весна, все укрыто пьянящим глаз, ярким, расплывчатым маслом зелени, а он просто не в себе. В правой руке запаленная зажигалка, в левой - пластмассовая трубочка для сока. Трубочка шипит и брызжет воспламененным расплавом. С подбородка тупой яйцевидной головы до самого асфальта свисает слюнка приемлемого удовлетворения.
Я не поленился обратить его внимание на Себя. Теперь он пишет стихи и рисует.
А другой дебил после беседы со мной недавно вздернулся.
.МОЙ ГИМН.
Под мрачной мглой из боли соткан разум мой - то крылья медленно растут… Они раскинут в Ад мосты, во Тьму, в безжизненный приют!
И вскоре Я взлечу, вольюсь в безликое свечение Луны. Но не боюсь, а лишь горжусь я тем, чем стать мне уготовали сны. Обязан, наконец, Я мир весь облететь, познать цель истины на дне, сорвав с себя цепь страха, злобно петь Мой Гимн на радость Сатане!
Зловонье падали исходит от небес, вольный ветер в ухо мне задул смешную весть: «бог мертв! Излей же свою месть!»
И Я, схватив заостренный клинок, стал яростно терзать гнилую плоть за все, чем жил, и - смерть свою, за что отдать смог на благо Зла, бредя в святую злость…
Познай же истину мою: Я Гимн Растления Пою.
Затем, когда остановлюсь иль на мгновение прервусь, вернусь, и все отныне будет по-другому: когда взлетать, никто не сможет Мне мешать, Я брошу вызов молнии и грому! Взлетать Я буду, падать… и вставать… Брать за основу низменную страсть, всегда щемило дух Мой и покой, и раз судьба Мне - крылья расправлять, могу не пить я божий гной! Он мне противен!..
Под грузом дум, во мглу печали облаченных, Тьму режет крыльев шум! Они поют Мой Гимн, раскинув в ночь мосты, во Мрак! В БЕЗЖИЗНЕННЫЙ ПРИЮТ…
_____________________________________________________________________
.ЛЮБИМАЯ БАБУШКА.
Еще месяц назад, навестив любимую бабушку, я ужаснулся ее старческой немощи. Она стала не способна передвигаться самостоятельно, а посему была прикована к кровати. От нее исходил скверный запах и нечленораздельное бурчание. Я вспомнил восход своей сознательной бытности, тесно взаимосвязанный с огромной любовью приготовленными пирожками, начиненными тушеной капустой.
Я принял решенье: исполнить последний долг пред глубокоуважаемым человеком. Я решил ее доходить.
Я вливаю теплый суп в практически беззубый рот, убираю дерьмо из-под ее толстого, рыхлого тела, проникаю языком в складки ее бедер и подмышек, вычищая будоражащие нюх, гнилостные пролежни. Я желаю лишь одного: пусть ее последние часы будут наполнены счастьем.
.ТЫ, ИЛИ Я.
Правда не в том, что мы знаем, а в том, чего в упор не видим…
Я смотрю на танцующее пламя костра и ужасаюсь. В такой час мне нисколько не ясно, что есть я?.. а, быть может, я – это Ты? А может, Он или Она? А почему бы не Они? Или все Они - это я? Может, Ты – это я? И кто я? И кто Он? Кто Они? Кто Она? И почему вообще существует Я?.. И вообще, почему Я - это не «Что», а «Кто»?..
Я предпочел быть Оно. Но, почему бы Оно не быть Им, или Ей, или Ими? Все те…
…И я не тот… И ты не тот… уже не тот, кто понял, что умрет; кто жизнь вкусил, кто прахом стал, кто все воззрел и всех познал. Но я не тот, и тот не тот, кто завтра трупом ляжет в гроб, кто всех простил, кто осознал, кто жизнь любил вкушать, кто убивал…
Таких как я – бессметная рать тусклых лиц, но таких как Я, увы, одна цель.
.ГОТОВЫЙ УЖИН.
Разбитая в гневе, покрытая жиром и плесенью керамическая тарелка забивает отверстие кухонной мойки, и вода, перевалив через край, ширя лужу на потертом линолеуме, спадает водопадом.
На низком голубом пламени с приоткрытой, подпрыгивающей крышкой стоит кастрюля варящегося несколько часов, насыщенного, красного борща. Женщина средних лет с перекошенным набок лицом наклоняет голову и с наслаждением вдыхает пар, полный букетов дивных ароматов приправ. И в стотысячный раз тонким голосом громко кличет по имени, постоянно жалующегося на голод с позавчерашнего утра, маленького сына.
Сын лишь тихо булькает в ответ кистью руки, всплывшей на поверхность, в круговороте бурлящей, вскипевшей воды.
_____________________________________________________________________
.ЗОМБИ.
Отчаянная деваха сидит против меня за низким столиком на кухне под моргающим светом люстровой лампы. Она испытывает радость от одного лишь разговора со мной на тему «БЕ-БЕ-БЕ-ТРА-ТА-ТА-ТА-ТА».
С улыбкой, покрытой отвращением, я гляжу на ее маленькое, но коренастое тельце: на смешной вихрь сухих волос, щербатые зубы, на левый бок слегка сдвинутой верхней челюсти, передние резцы, раздвинувшись в стороны, создающие между собой немалые щели. Я рад ее детскому, смеха достойному диалекту, ее необсосанным, по-детски розовым соскам, ее стремлению быть хоть в чем-то выше, чем она есть.
Но вот вдруг она заткнулась и, извергнув вулканический грохот отрыжки, выковыряла из открытой, расцарапанной скважины на коже предплечья личинку блохи. Я тут же, пользуясь моментом, шутя, присвоил ей драчливое прозвище… не имея ничего в виду, вслух припомнил строку из содержательной оды: «Я убью в тебе человека! Я пройдусь скальпелем по глазам!..»
Она скачет по моим мозгам, как подкованная одним умельцем, запряженная блоха в охапке рук идиота. Я рад ей, но, глядя на нее, не могу снять даже в сумерках затемненные солнечные очки, с искривленными дужками, дабы не быть заживо сожженным депрессией, слугой отвратного. Она все время злит Меня тем, что не способна спорить, а только, как необтесанный зомби, со всем соглашается и поддакивает. У нее мало что есть от чувства юмора, несмотря на то, что именно его она и представляет собой во всей красе.
Уберись с глаз Моих долой! Созвонимся…
_____________________________________________________________________
.СОБОР ДЛЯ ТЕХ, КТО БОГОМ ИЗБРАН.
Здесь тьма кругом, здесь смертью пахнет! Претящий жизни пониманью, от скуки бесится Содом! Тут гибель!.. Тут Ее дыханье…
В потемках девственной тиши я наблюдаю зла созданий, порочащих невинность от души! Здесь тельце праведной малютки, чей стон вовек непогрешим, становится подобным проститутке, достойной дивной самокрутки, набитой зельем анаши.
Алтарь для долгого соитья сияет золотом в ночи, и тени пляшут неприметно, скользят по стенам незаметно… Но не встревожь покой и, упаси господь, не закричи. Спадает скользко ряса на расписной пол… свирепое, винное вздыханье, как жгучий и болезненный укол…
Органный грохот… Воля смрада!..
Вглядись в неспелые глаза:
Служители бога?!
Исчадия Ада!..
_____________________________________________________________________
.ДОЛГОЕ ПОЛЕ МИРОЗДАНЬЯ.
Полагаясь на обещанную перемену погоды, Я иду с камнем за пазухой по скользкой широкой дороге, вымощенной добрыми намереньями, с тираническими умыслами, роняя и топча зерна цветов зла у себя под ногами. Я не оборачиваюсь, но твердо знаю, как они, все без исключенья, мгновенно прорастают и высятся, генерируют и плодоносят холодные ветра, тот же час леденящие мою спину. Я не уверен, что мне будет суждено вернуться к началу начал, а меня пугает то, как, возвращаясь, Я справлюсь с несением тяжкой пожатой Бури?! Меня пугают не то грядущие знобящие всходы, не то промозглые будни ледяной жатвы…
Но сейчас, наедине с вспомнившимися, отраженными в мыльных пузырях, отосланных в небеса ребенком калеки, плавно смытыми дождем, акварельными силуэтами бывалых подруг, Я наслажден горькой прохладой немой утраты, горячащей думы и рвущей слух своим свирепым пеньем. Воспоминаний хрустальные шары радуют мой глаз, я хочу прижаться вновь к их мягкому теплу лицом и целовать бесконечно. Но, сея ветер, Я безгранично озадачен и одержим бесовским трудом. А где-то далеко льются погребальные песнопенья Люб, Надь и Вер… Великий и ужасный суицид голодным взором стервятника наблюдает за мной. Это лишь еще одна избитая болезнью судьба. Еще одна долгая, долгая Жизнь!..
Херувимы легли на живот и накрылись военными касками. Они ждут своего часа, или своей спасительницы.
_____________________________________________________________________
.ЕСЛИ НУЖНА БОЛЬ.
Команда, данная мне, превзошла всякие ожидания: уничтожить любой ценой!
Если мы станем говорить о цене, то непременно упремся в мою никчемную жизнь. Кости лица покрывает густой расплав противогаза. Под руками, в черной грязи, выбитые пулей зубы. Под ногами - хруст начавших разлагаться черепов. Под головой - идеал. Хочется смеяться. Лишь чувство юмора завсегда радо помочь. Неожиданности песни не становятся приевшимися.
Есть и иной путь к обретению боли, главное, забить этим остатки свободного места мозгов. ВНИМАНИЕ! Представь: чудесною порой смеется, чешется и ждет кирпич на самом краю крыши встречи с твоей головой. _____________________________________________________________________
.ТРИУМФАЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ.
Как говорится, ДА ЗДРАВСТВУЕТ БЕДА! Изнеможенный дурным предчувствием, я помню, как шлепал в спешке наполированной туфлей больничный кафель. И вот стрела в сердце. Смертоносный диагноз. Неизлечимая болезнь. Не получается глотнуть воздуха. Тело сведено ужасом. Перед глазами пышная голая задница курносой бляди. Вдалеке - симфонируемые кабинетной акустикой, успокаивающие речи тонкого голоса врачихи… В палате по соседству - визгливый ор сострадательного ритуала сестер милосердия!.. земля из-под ног…
Теперь все в черно-белом цвете: и стены, и кафель, и симпатичная молоденькая, явно нашедшая работу через биржу труда, уборщица с ведром, коряво подписанным (я знаю заранее) красной краской «дляМытья поЛА»…
Во рту кисловато-горький привкус крови, струящейся из надкусанной щеки, и вязкий аромат дешевой губной помады случайной незнакомки.
Я возвращаюсь в мир.
Я иду…
Я иду убивать.
_____________________________________________________________________
.МЕРТВЫЙ СУДЬЯ.
Ты словно инкубатор! Ты лежишь… бесшумен их приход, ты в ожиданье Их...
Они спешат к тебе, в твой гроб, в холодный мрак… Их идол – ты, Их боги – Тлен и Прах. Свободен был при жизни ты, не верил в то, что и тебя ждет смерти плен! Не в силах самому себе помочь, стал обреченным на терзанья и, как немое покаянье, теперь тоскливо ждешь Их средь узких стен.
Нарывы зреют, льется гной! Он обволок тебя… голодною ордой, Они ползут на сей манящий запах…
Муть глаз твоих Меня приводит в дрожь, а на устах твоих застыла ложь! Познал ты, что есть Трон! На благо ли забыт предсмертный в муках стон?! Вечность – ныне гроб, судить… чернить былое и…
Червей плодить!..
_____________________________________________________________________
.КАЛЕКА НАПРОКАТ.
..ну и вот везу я инвалидную коляску с восседающим, как на троне, скрюченным телом деда-калеки (вечерняя прогулка немощных – моя доблесть и прибыль), жертвы аварийной катастрофы, не предсказанной гадалкой. Мой клиент вовсе не в силах помочь словесно моим ярким домыслам и внутренним обсуждениям мною развитых, детализированных подробностей. Он доселе контужен, не в ладах с головой и трижды переломанной, сметенной об асфальт нижней челюстью, о чем свидетельствует исполосованный шрамами щетинистый подбородок. Он что-то бормочет, а я решаю, где бы по окончании работы съесть исчадье общепита. Но вот на горизонте, по правую руку, видна приближающаяся, двигаясь на встречу, куда более дорогостоящая, модная и усовершенствованная модель в точности такой же коляски, но с рычагами тормозов на подлокотниках, а в ней пассажир. Я вначале с долей зависти прикинул: прибитый гвоздями беспомощности инвалид, а ржет, оголяя неровные зубы в восторге, как здоровый! Приблизившись на краткое расстояние, я стал понимать, что у него тоже явно раздроблена челюсть, а к тому же и шея…(я заметил это при непосредственной близости проезжающих мимо друг друга колясок), причем на два порядка сильнее моего подопечного.
Сравнявшись на мгновенье, обе коляски затряслись от негодования наездников.
Так спустя долгие годы схлестнулись в немой вражде обе фигуры одного случая: ПЕШЕХОД и АВТОГОНЩИК. Некогда ПЕШЕХОД и некогда АВТОГОНЩИК.
Анекдот…
_____________________________________________________________________
.СУККУБ.
Изящное платье шатнется во тьме, с любовью уста прикоснутся ко мне… хмельное дыханье, забвения стон меня поведут в книгу мертвых имен…
Слабости Сила воткнулась в меня!
Наш покровитель – Царица Луна… за мной исчезает, как в рюмке вина, гавань спасенья, самообман торжественно топит мой доблестный стан.
Лишь с ней я недолго знал, насколько прекрасна нескорая смерть.
Жребий брошен! Я буду с тобой. Я готов умереть!
.НА ЯЗЫКЕ ЛЮБВИ.
Воспоминания так болезненны, так непредсказуемы и восхитительны. Мне помнится приятный, резкий, вагинальный запах, вызванный часовым, гневным трением. Он чем-то смахивает на паленую резину, только нежнее. Мне помнится, как в процессе акта я периодически проникаю языком в уютную обитель сего неповторимого аромата, как смакую его без устали, а награда мне - тонкое, тихое, едва слышное за скрипом дивана, сопенье удовольствия моей возлюбленной спутницы, делящей эту мертвую ночь. Луна освещает стену, на которой оттенены член и зад, и их ритмичный танец. Я помню черно-белые соски в этом безжизненном сумраке и помню промежность, с которой шутя целуюсь, как с лицом. Крошечный, будто детский, клитор, и мягкий лобок с казненными, вторичными, половыми признаками. Практически незаметные вздрагивания живота, и семя в пупке... семя у нее во рту, с приторно сладким привкусом от недавно выпитого, романтичного, слабоалкогольного коктейля… семяизвержение на глаза…
..Помню игру в младенца, присосавшегося, дабы накормиться, к материнской груди, и ее взгляд при этом… взгляд, восторженный, любящей свое дитя матери. Часто вспоминаю лучшее: невинное, пушистое засыпание в обнимку с ничем не опороченной душой.
Твоих объятий нежных не позабудет плоть моя увечьям вопреки… и будет вечно ждать, гния в могиле страсти прежней, рыча от гнева, боли и тоски.
Настойчив крик моих литаний! Контрастный силуэт тебя в ночи, как теплое нагое очертанье, я представляю всякий раз, готовясь опочить...
Ты – ангел пристальных страданий! Палач безжалостный любовных излияний… и бестия огня, и демон хлада окаянный, уполномоченный отрадно забвеньем душу исцелить…
..скользка надежда… в ней ощутимо дно… благая влага лепестков, чей вкус и запах мой язык, как тайный клад, хранит, однажды упоенно вспомнит вновь былую близость и кровь мою одним лишь блеском, без замедленья, вскипятит!.. и треснут, я надеюсь, низость и сердца ледяной гранит.
Ты не поймешь, как безупречно я пресмыкаюсь бесконечно пред тобой!
Oh, Mein Herz!..
О, Мое Сердце!..
О, Вещий гений связи половой!..
.БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ.
В ней определенно наблюдался своеобразный шарм, потому я и пригласил ее на плановое собеседование. Она сидела на скамейке троллейбусной остановки в рванине, больно щипая жалостью обреченного, мудрого взгляда и грязных, жирных волос.
Я, подключая красноречие, предлагаю молодой (скорее всего, и целомудренной в придачу) особе проследовать за мной к невероятно богатому и в то же время щедрому благодетелю, не раз повторяясь, убеждая в искренности и бескорыстности Его святой идеи. Мой знакомый - великий меценат, Его прерогатива – неудержимое стремленье помочь всем обиженным и обделенным, а главное, разочаровавшимся в правительстве бедолагам. Я вижу искорку счастья в ее мрачных глазах, она покорно подчиняется моему предложению, изящной внешности и проникновенно-ласковому, без сомнений, сеющему надежду тембру слова, тренированного разговором не с одной сотней таких, как она.
Мы, тщательно вытерев ноги, переступаем порог шикарной квартиры, в чем-то похожей на музей спасенных ценностей. Мой друг галантен, он представляется по имени и целует ей кисть правой руки. Он приглашает ее проследовать вслед за ним на кухню, по мягкой дорожке персидского ковра, дабы обговорить за ужином нюансы финансовой поддержки. Я же, извинившись, ссылаясь на боль в ногах, спешу прилечь на комфортный диван в просторном зале. Игла патефона ласкает пластинку на месте милой увертюры моего любимого классика, заглушающей теплую беседу за богато накрытым столом моего друга с нищенкой. Я знаю наизусть все, что он говорит ей, и поглядываю на часы. Скоро мой выход. Неумолимое время бежит. Ее время…
Час настал, и я бесшумно подкрадываюсь к ней сзади, резко опрокидываю за спину ее голову и прорезаю заведомо надежно заостренным охотничьим ножом тонкую шею до самого позвоночника, в который раз чувствую булькающий выдох и недвижимое замиранье. Мой друг, продолжая свою благородную речь, не отрывая гипнотических глаз от защурившихся век мертвого лица (ему это нравится), довольно ловко подставляет алюминиевый тазик, и тот быстро нагревается, полнясь теплой, душистой кровью.
Я помогу затащить тело в ванну и как обычно, довольный выполнением своей части работы, не отмывая руки от крови (мне это нравится), завалюсь на диван, внимая творению гениального композитора, погружаясь в философское ожидание, предвкушая бдение опробования сладкого, нового мяса, искусно приготовленного всеми хваленым поваром.
.ВРАГ.
Он поневоле жрец похабный поэтов, мудрецов – убийца беспощадный,
объятый ласковым теплом, Себя питает чувством славным, а запивает вечным сном.
Бездарен Он и глух в своих твореньях,
Но многие века лишь одному Ему все предпочтенья тех, в ком есть сила, и есть дух!..
В орнаментах золоченых на гробе Он горд!
В волненьях ясных Он - слепец, еще в утробе подло
Предусмотрев твои искристые начала, готовя горестный конец!..
Накрытый мягким покрывалом, объятьем нежным,
согревшись солнцем, иль костром, все ждет, когда,
измазавшись в золе твоей надежды, исполнит план кровавый Он!
Коварный, но небезупречный!
Он в разум поселяет страх!..
..но сердце истерзалось кровью…
Внутри меня окреп заклятый Враг!..
вскормленный моей болью…
.КОРТИК.
Сувенирный, пригодный лишь для вычищения скопившейся грязи из-под ногтей, с узорчатой чеканкой на рукояти, лишенный кровостека, кортик висит на гвоздике, вбитом в обломок стены, среди руин многоквартирного дома.
В ясном голубом небе, быстро приближающиеся черные точки громадных авиабомб, оседланных тысячью ехидно оскаливших зубы смертей, нетерпеливо стремящихся к своим долгожданным, предписанным судьбой, любимым друзьям, в слепом неведенье завтракающим, моющим посуду, стирающим, сушащим влажное белье, спящим и пробуждающимся, гуляющим и возвращающимся с прогулки, лепящим замки из мокрого песка и завидуще рушащим их…
Жмите крепче мою руку.
На вас уже несутся бомбы!..
.ХОРОШАЯ ПРИМЕТА.
Проснулся в пятницу спозаранку в мажорном настроении (мне приснилось свадебное гуляние) и принялся готовить завтрак. Просыпал на пол груду соли.
Периодически поглядывая на отстающие часы, неторопливо принялся собираться на сделку, сулящую, возможно, очень немалые деньги. Подкинул монетку, ставя на Орла. Выпала чертова Решка. Тем не менее, будучи уверенным в благополучном результате дела, я, ускоренно насвистывая «Прощание славянки», продумывал, в каком порядке и на что потрачу шаровую прибыль. Уже закрывая ключом дверь, вспомнил, что забыл спички и возвратился. Посмотрел наудачу в отражение осколков разбитого в гневе зеркала…
Выходя во двор, споткнулся левой ногой о порог подъезда и, пройдя шесть шагов, с грохотом наступил на крышку приоткрытого канализационного люка. Под ногами пробежала вороная кошка…
Обрадовала, однако, застывшая в недоумении, срубленная сорвавшимся с крыши шифером, голова шедшей впереди меня соседки, демонстрирующей пустое ведро.
.КОСТРИЩА ЧУМЫ.
Рябью движения горящих факелов проповедников пятнится украшенный ночной лес. Долгие, сопутствующие речи сего знаменательного шествия режут тьму (вам бы понравилось)…
Расчищенная от вековых деревьев топорами и пилами поляна открывает глубокий, но будоражащий сознание смысл дальнейшего сюжета. Возлегающие на мокрой земле, холодные, опаленные болезнью тела чумных ожидают своего сожжения, верят в долгожданное беспристрастие и освобождение от гадких осмотров живых, от их неприязни. Здесь все равны в своей беде, а звонкий стук чаши с ладаном лишь подтверждает это равенство. Шипят и лопаются трупные вздутия в огне, заслоняющем красивые доселе лица…
Затушите костры! Пусть Меня Одолеет Чума!..
.КУКЛА.
Помню себя беспечным ребенком, долгие часы дожидавшимся в песочнице верного приятеля, должного еще накануне выписаться из больницы. Устав ждать, я направился к нему домой, дабы наверняка убедиться в оправданности его отсутствия.
Не запертую на замок дверь открыла бледная, как лист бумаги, мать, которая, шатаясь, без слов приветствия, отвернулась и побрела в комнату моего друга. Я последовал за ней. В комнате было много людей, всех их я хорошо знал в лицо, ибо это были жители нашего двора. Находясь в слепом неведенье, опекаемым беззаботным ребячеством, я удивился странной деревянной коробке, стоявшей посреди комнаты на двух стульях, в которой лежала кукла, внешне чем-то похожая на моего друга. В кукле этой меня более всего возмутили темно-синие губы, бросающиеся в глаза на фоне безжизненно-белого лица недопустимо в художестве…и еще эта дурацкая, медная проволока, зачем-то обмотанная вокруг большого пальца правой руки, плотно прижатой к бедру… Я громко поинтересовался, где же прототип?! В ответ прошла взрывная волна рева гостей, а женщина, в попытке стереть реки слез крохотным платком, прошептала: «Дорогой, он умер»…
До конца не понимая смысла данной фразы (или, отказываясь до конца понимать), но, предполагая нехороший смысл, укрепляемый унисонными срывами на плач и истерику присутствующих, я поспешил уйти прочь из тоскливой обстановки. Старушка по имени «Смерть» стала моей неприятной знакомой. Я вычеркивал из сознания недавние минуты, но горечь не спешила оставлять меня в покое. Кружилась голова от прилива новой, будоражащей информации. Волновал вопрос: а не розыгрыш ли это, для меня задуманный?
Успокаивали лишь два неоспоримых факта: Фредди мертв, а Кинг-Конг жив.
.В ЗЕЛЕНЫХ КРАСКАХ.
Врагов глумливых торжество безумное звенит в округе…их безобразное родство сковало цепью мои руки… Смешавшись с мерзкою ордой кривых, безмозглых, безъязыких, мне трудно быть самим собой! Я – как поверженный герой, всем что мне чуждо и безлико…
В стремленье не сойти с ума (слова и действия тут крайне опасны) я как будто отключаюсь…
Среди отбросов и дерьма я сплю… и сны мои ужасны!..
.СООТВЕТСТВУЮЩИЕ НЕСООТВЕТСТВИЯ.
(Прекрасная мирная весна и обострение шизофрении)
Как доказала практика, даже бескрылая, жалко журчащая «муха» может стать опасным «пауком»…
Волшебная страна снов – адом, переполненным вулканической лавой…
Мирный смех – закрадшейся в душу неприязнью и ненавистью…
Кровный старший брат – тиранически настроенным руководством…
Галанты перестали ходить прямо! Слова на деревьях не прошли бы цензуру!
Я некогда в ЗАГС вел любимую рьяно, а, как оказалось, кромешную дуру!..
.ВИДЕНИЯ.
Ты знаешь то, что знаю Я?! О нет, мой Сон, Душа моя зрит, как погибают младенцы в петлях пуповин, и как живут все те, кто жизнь ласкают тем, что однажды суть поймут, в коей ум болью наполняет грядущих лет кошмарный гнев, как неустанно презирают не подчинившихся им дев фантазии открытой Мысли…
Мой путь окончен тупиком, а стены плотно окружают, и ввысь небес свой рост впивают, и правду мрачную внушают: не видеть помощи ни в ком!..
За светом пьяно брел я, во тьму пришел и там постылым холодом горел, а Тот, кто все мечты испепеляет, мне под ногами землю грел!
Червей Я вижу мертвых тел, уставших от тоски в речах и, находясь в бесцветной мгле, всем доставляющих предельный страх!..
Любимая, тебя всесильно уверяю: Не Знаешь ты того, что знает Я.
.В ЕДВА ТЕПЛЫХ КИШКАХ.
Замечательные кровавые кишки расползлись по асфальту. Я трогаю их непорочную верность. Я колупаюсь в их гнилом содержимом. Они гениальны в своем вялом виде. Я чувствую преданность и безмятежность. Все это обрывки моей прежней жизни. Все эти ублюдки, ворчащие в норах. Мои затверделые от смерти кишки любуются вами, и время в покое.
.ЕЩЕ ОДИН РИСУНОК С ПОСВЯЩЕНИЕМ.
(другу)
Зачем ты ложь мою призваньем наградил?! При этом уберег меня от смерти, когда я смертным был…
К чему открыл тот мир упокоенья, что был запретен мне?!(из-за тебя людские искушенья я вижу даже в вечном сне…) твердя, что избавление от гнева последнего из проклятых богов - Мое спасенье, а грех – бесстыжее забвенье, и Мысль не стоит слов!..
Был верен мне ты в тяжкие годины и в теплом свете утренней зари…
Спасибо, друг, за то, что предан!
Теперь же вон! Уйди…
умри!..
.ПОСЛЕДНИЙ АККОРД.
Тебе желаю высказать признанье: ты, мои мысли теребя, водила за нос в дни скитаний, за праздность и величие браня, но без тебя не смог бы жить я, ты вдохновения мои пронзала, как постылые деянья, с похабным ядом стрелами любви. Любовница и друг мой верный, ты победила многих стыд своим изгибом и груду страсти утолила коварством, приносящим диво.
Усталости не помня, теперь к тебе спешу, судьбу сломя; лишь ты, развратница, способна хоть и небрежно, и притворно утешить и спасти от мук меня.
Тебя я вспоминал не раз, рок свой в унынии кляня, но был труслив, и вот сейчас, оставив поодаль позор, лишь ты одна пьянишь и радуешь мой взор.
Ты чудотворна! О, спаситель! Моей души покорной повелитель, и плоти, битой днями прошлых лет, ты безусловный исцелитель.
Ты - свет огня в конце тоннеля, в который долго я не верил, пренебрегал тобой, а ты ждала, своими ласками губя никчемных… Ждала меня и тем жила, но восполнимой станет та потеря, ведь полюбил давно и я тебя.
Молюсь тебе, бесшумно подходя, о, муза дум немых, безвольных, слепых и напрочь оголенных, стыдящихся поступков совершенных… О, Дева! О, Мечта!..
Час пробил, и, не зная страха, бреду к тебе, моя любовь и плаха…
«Тебе одной я безупречен! Скорее ляг на мои плечи! И обними меня покрепче! - шепчу, рыдая и моля, -
Моя последняя надежда…и прочная, и нежная петля!..»
.ТЯЖЕЛЫЙ МЕТАЛЛ.
У меня так и не получилось сделать успешную, эстрадную, но бескорыстную музыкальную карьеру. С раннего детства я одержим тяжелым металлом, но принимаю с поражением, что возродить такого плана музыку не в моих силах, и, глядя на корчащихся, пытливо давящих из себя умерший жанр, музыкантов, предаюсь анабиозу. Вовсе не в моих интересах писать о подобных вещах, но несправедливость, вскипая, переполнила всякие законы.
Мертвецы Должны Быть В Могилах. Вы что, не согласны с этим?!
.ТЕСТ.
Нам необходимо обнажиться… нет, я не имею в виду снятие одежд, мы должны спустить с себя кожу, оголить кровавые мышцы, проделать друг другу отверстия в висках и вызволить нескончаемый поток кишок, скомкавшийся на наших лживых мозгах.
Мы станем общаться.
Вот уже много лет подряд Я волоку за собой тестирование человечества на предмет изобилия эмоциональной агрессии. Достойные теста, тем не менее, не могут причинить мне вреда по Тем или Иным причинам. Наблюдение за набегающей злобой не только переполняет кровь адреналином, но и смешит, показывая нрав, по сути, комичной мимики тестируемого, а после долгие годы не оставляет даже надежды на отвлечение от процедуры и полнится робким, властным, безграничным, одним словом, «насилием»…
Ты превращаешься в тест, а действия твои - в ненависть. Все слишком обычно.
Я, будто зажигающий спички, в действии простом, но восторгающем, - владыка, убиваемый скукотой, но исполненный наделенной властью, и Я ни перед чем не остановлюсь, даже при виде сомнительного чувства освоения выбранной цели. Твоя воля переползает скинувшей шкуру змеей в Мой беспредельный мир превосходства.
Скоро станет грустно от насыщения забавой, и, как наркотик, испытания потребуют продолжения, неумолимого повтора импульсивных и сладких представлений о душещипательных терзаниях представившихся жертв Моих великих тестов.
тебя Я протестировал. Дай шанс познакомиться с Твоей подругой.
.ПЕРЫШКО.
Итак, верность или преданность?!
Терминология всегда претила мне с особой устойчивостью, но все же я немного отступлюсь от принципов и поразглагольствую. Что вы понимаете под словом «верность»?.. в узком смысле - верен поступкам, людям, долгу, идее?! Лично мне больше симпатизирует слово «преданность», ибо верность – скорее, слащавая и напыщенная форма действительно бравого достоинства. Каким образом можно быть абсолютно стойким и неизменчивым собственной неустойчивости, а уж тем более неустойчивости других людей?! Верность, расплывчатое понятие романтиков, оставляет надежду избавления от верности, в то время как преданность является своеобразным клеймом строгости, нуждающимся в доблестном проявлении контрастности.
С ласковой трепетностью скользит изгибами тонкое перышко по лицу симпатичного мальчика, оставляя за собой спустя некоторое время тонкие, извилистые, розовые полосы. Мальчуган не в состоянии оценить нежный труд и глубокий умысел моего поступка. Он под наркозом. Мой хирургический скальпель отмечает морщинками области, с которых я начну отделять мышцы от черепной кости. Я любуюсь погруженной в забытье умиротворенностью лица и, оттягивая рыболовными крючками кожу скул на глаза, глубоко проникаю ланцетом до твердой, несрезаемой поверхности. Подобно лепесткам красной розы распускается сочная плоть по сторонам…
Я не верен своему делу, но я поистине ему предан.
.ВЕЛИКОЙ ТЬМЕ.
Мой разум разлагает Разум пред Тобою…
Мои мысли поглощают Мысли суетою…
Мой дух кромешной Тьме обязан: Он разучился видеть в жизни
жизнь милой прежней жизни…
Реальность! Властная реальность! Ты будоражишь во мне ярость и обливаешь мысли гноем, неустанно повторяясь, взываешь к мести волчьим воем!
Неживым, зловещим воем!
Бес, дремлющий в плену сознанья, уже очнулся ото сна, его свирепое познанье во мне поет, и знаю Я, что вы заплатите сполна! За все заплатите сполна!
За безысходность, чувственную страсть, что возымели рабства власть, когда был слаб я жарким бредом, от солнца проклятого светом, ко Мне пришедшим в липкой тьме! В моей холодной Тьме!..
Кружить во Тьме, не зная снов, что не щадят людских голов надеждой лживой избавления от слез, Я рад!..
Святая Ночь! Благая Мгла! Я презираю нравы и дела, что разлагались ясным днем в моих глазах, во сне моем, влекущем в беспощадный ад, где вопли в пустоту манят: «Добро пожаловать в обитель горя и покоя! Добро пожаловать в реальность!»
Здесь, во Тьме, Я отыскать посмел тебя… ты свет оставил, и земля взяла тебя в свои объятья, одела в то живое платье, которому известен тела вкус, могилы тяжесть, и тот трус, что всяким исцеление сулил и грешным никогда не слыл; ведь грех святой Познать подвластно лишь тем немногим, кто ведает, насколько он прекрасен. Им теперь укрыт радужный покой его...
Но здесь есть Я, и здесь есть Ты! И тень любовной правоты нас не найдет тут никогда и не признает, ибо Я возьму Тебя в свое обличье! Во Тьму!.. В Ее всезрящее величье!..
О, Тьма! Я сыт Тобою непритворно… И безусловной доблести Твоей я следую бесстыдно и покорно, превознося зловещий облик Твой!.. Я верно поклоняюсь лишь Тебе одной!.. И в думах, и в мечтаньях Я наг перед Тобой!..
Ее Величие Ночь опустилась на мир!.. Гордыня вскипает в наших сердцах!
Страх покоренья, страдание лир прервались навеки… рассеялся прах!..
Величие Ночи! Вот Я на коленях преклоняюсь пред мощью Твоей!
Пред тленною славой бессмертных творений!..
изыском ледяных речей…
.СОЛНЦЕ НАД РУМЫНИЕЙ.
Тусклое солнце восходит над бедными от кровопролитий землями, где грязная ненависть взяла верх над здравым смыслом. Искрятся наконечники леса из кольев, с несохнущей кровью, в лучах скорби. Хрупкие загорелые пальцы роскошных девиц охватили предплечья палачей бугристые венами.
Не утихает музыка, не замирает плоть.
.СТРУКТУРА.
О мертвых хорошо, или никак? Пусть…
Завтра состоятся для кого-то примечательные, но только не для Меня, похороны одного дешевого, толстого и вычурно кудрявого шута. Девочка плачет и нервно дергая головой разглядывает лишь чудесные, добрые и благосклонно сохраненные отрывки воспоминаний о недолговременном, но приносящем иной раз радость в грезах, совместном времяпровождении, сопоставляя, и находя схожести, по глупости, в Моих с отдавшим концы клоуном, жизненных убеждениях, вызывая тем вспыльчивую нервозность в Моем по обыкновению несокрушимом спокойствии.
Дел куча! Что за Черт – и – Что! Я определяю структуру, а не структура определяет меня! Я создаю структуру, и как Я могу быть создан ею же?!
Забудьте о глупце. Олух - всего лишь маленькая крупица из тонны праха, высыпанного в одночасье Мной на ваши презренные живые тела, скорченные болью утрат.
.НЕ К ЛИЦУ.
Имитируя мурлыканье, игриво лохмача седую гриву маленькой очаровашки, непревзойденной в глухоте и немоте, прижимая ее при том к своей груди, невольно представляю милую мордашку пушистого, полосатого котенка, обретающего мною слепоту.
Уродуются вторжением бабушкиных вязальных спиц раскосые зеленые глазки, покорное тельце, инстинктивно замершее при крепком ухвате шкирки, прирожденно напоминающем о заботливой, кормящей мамке, почти беззвучно пищит и молит о пощаде, вдобавок выразительно содрогаясь мокрым носиком.
Меня интересует лишь мелкий вопрос, скользнувший во взаимосвязи ассоциации: кто больше пострадал от этой ударной, беспощадной и судьбоносной воли природы?!
.ЗЕРКАЛО.
Твой лик привиделся однажды мне… измученный от жажды, мертвецки бледный, как извне, хранитель страсти потаенной, нелепый и умалишенный… ты, как жилец земли загробной, где нет надежды и мечты, глядел в меня из пустоты…
Я обмер, одержимый страхом… «неужто ли, воскресший прахом, ты стал материей живой, придуманный не мною призрак, пришедший к мести в час ночной?»
Я ошалел, дрожащим пальцем тебя коснулся и спросил визгливым гласом, отшатнувшись, уже почти лишенный сил: «Кто ты, вторженец незнакомый, ворвавшийся в мой мир покойный, холодным пеплом заклейменный?.. ответь немедля!» И поразил меня твой смелый, но дурной поступок: ты, гадкий шут дешевых шуток, со мною в унисон мои слова испуганно сказал?!
И вот тогда я, присмотревшись, от хлада жути чуть согревшись с тобою, криво усмехаясь, прошептал: «Я счастлив наблюдать за тем, как наступает твой конец! Ты потерял свое лицо! Ты болен! Ты – почти мертвец!..»
.МЕРТВЫЕ БРАНЯТСЯ – ТОЛЬКО ТЕШАТСЯ.
Море волнуется раз… Море волнуется два…
Макая в стуженое море пальцы ног, я отпиваю из бокала ядреную морскую воду, не кривясь, и отпеваю маленькие кусочки смерти, наполняющие ее душами несчастных, поглощаемых веками этой неистовой стихией (сказывается мизантропия…). Точно слыша крик моей мысли, вода дрожит, бурля от негодования, ниспослав ко мне беспокойных мертвецов…
медузы, моллюски, водоросли обступают меня кровожадной ратью (эх, круговерть бхавачакры…), а гул прибоев рвет мои барабанные перепонки, и густая пена, лопаясь на плавках, в последний раз предупреждает…
Мертвые бранятся?
Только тешатся…
.ПОДЗЕМНЫЙ ШОРОХ.
Яслышушорох… это черви скребутся по стенам обители моей…
В Великолепной Тьме! Они пришли за мной? О, нет!.. Они пришли ко Мне!
Доселе питались голословием и смрадом НЕдостоинства царей…
Но вот Они учуяли меня…
В Великолепной Тьме!
Они хотят войти в меня…
Я ВАС жду! И хочу разделить, бесспорно, с каждым – мозгов беспомощность свою!..
Чем отличились Вы от жителей наземных?! Недостойных?! Все так же прячетесь, бежите… от неизбежности на поисках светила в мире томной страсти, но созданы лишь страстью… ПИТАЙТЕСЬ ЖЕ!!! Скорей питайтесь моими протухшими мозгами!.. Радуйтесь и улыбайтесь! Они готовы к употребленью и поглощенью жадной сластью, в коей я создан был!..
Мне неизбежное не страшно! Я жду того, чему дано случиться!
Я Жду Вас! О, Да!.. и так хочу разделить со всеми сразу мозговбеспомощностьсвою….
.БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ.
Стоило только уснуть за столом, как непрерываемый звон, сорвав меня с места, заставил открыть дверь. На пороге, издеваясь, стояли две леопардовые проститутки, что-то в полголоса надругательски говорящие друг дружке на ушки, косясь в мою сторону. Я, подключая остатки вежливости такта, пригласил пройти и, провожая, все время устало извинялся за отвратительное убранство квартиры.
Поражая наглостью, женщины напрямик прошли в кухню, и одна из них, оскалив желтые зубы, задрала кверху юбку подруги, обнажив гениталии. Я застенчиво отвернулся, но громкий приказ «А НУ, СМОТРИ!!» заставил меня повиноваться. Вынув из подставки для ножей самый длинный и острый предмет, белокурая леди, оттянув большую половою губу черноволосой спутницы, стала ее отрезать. Я замер от шока, ошеломленный, но меня вернул в чувство сумасшедший поступок: со свистом брошенный кусок кровавой и все еще теплой щетинистой плоти угодил мне в бровь.
Ехидные и самодовольные лица поинтересовались, насколько я ублажен. В ответ я нервозно, но деликатно попросил их уйти.
Стервозно взглянув на меня из-подо лба, красотка, с брызжущей из промежности на выбритые ноги кровью, промокнула травму кухонным полотенцем и, взяв под руку подругу (грязно выругалась, кстати), удалилась прочь, не забыв дерзко откланяться, оставив меня в одиночестве, но ласково защелкнув за собой дверной замок. Я, навернув девять кругов вокруг рюмки, завалился на кровать и, засыпая, произнес: «Какие же вы дурехи, бабы!..»
© Публикации:
Издательство «АндерГраунд» 2008
Комментариев нет:
Отправить комментарий